Страстная неделя
Пасхальный Тридиум: Великая суббота
Семья или близкие, ожидающие рядом с родственником, находящимся на системе жизнеобеспечения, — а в случае коронавируса ожидающие даже не рядом с ним, но ждущие новостей на расстоянии, — знают, что пока есть дыхание, есть надежда. Как близко ни было бы неизбежное, оно словно находится в другом времени, в другом мире. Но когда оно наступает, и слышен последний выдох, за которым уже не следует вдоха, мы входим в summum silentium смерти. Великая тишина.
«Великая тишина» — так называется молчание, которого монахи в монастырях должны строго придерживаться после ночной молитвы. Однако, даже монахи не всегда строго следуют запретам: порой они могут подключиться к «zoom» или поговорить с кем-нибудь из общины уже после «великой тишины». Однако, в случае смерти выбора нет, остается лишь молчание. Мы не можем обмануть смерть. И это шокирует, насколько мы бессильны. Как дети, которые думают, что могут получить то, чего хотят, настаивая, очаровывая, плача, угрожая, мы, наконец, сдаемся и признаем, что потерпели поражение. То, что ушло, — действительно ушло.
Сколько бы мы ни прокручивали в памяти разговоры с мертвыми, мы никогда больше не услышим их так, как это бывало раньше. Фотографии, старые письма, личные вещи, которые мы ценим, — все это слабое утешение, и через некоторое время они становятся препятствиями для нашего дальнейшего пути, который уже формируется в гробнице, медленно превращающейся в утробу.
Непреклонное, бескомпромиссное молчание отсутствия связи, неспособность вступить в контакт, узнать, что видит или чувствует навсегда ушедший от нас человек — если вообще хоть что-нибудь. Тишина, знаменующая наше желание узнать, находятся ли наши близкие хоть где-нибудь, хоть в каком-нибудь виде существования, помнят ли они о тех, кто скучает о них. В конце концов, процесс скорби позволяет покинутым принять очевидное и неизбежное. Несмотря на то, что их сердце несет тяжкий груз, они двигаются дальше. Когда мы умираем, Великая Тишина подает признаки жизни. Зеленые побеги из мертвой почвы.
Это не означает, что сообщения от мертвых наконец-то проходят через вечно занятую телефонную сеть, — но что молчание становится глубже. Мы учимся слушать тишину, не наполняя ее нашими желаниями, страхами и воображением. Это становится простым присутствием. Простым, но более насыщенным, чем что-либо, что казалось нам реальным ранее.
Между строк пандемии и вызванными ею разрушениями мы должны слышать это Великое молчание. Если у нас его нет, если оно исчезает, — самое время начать или переосмыслить духовную практику. Настало время понять, насколько необходима для выживания тишина вещей. Тишина, дающая жизнь через смерть.
Пасхальный Тридиум: Страстная пятница
«Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось!» (Ин 18:1-19:42)
Если священным языком христианства является тело, что происходит, когда тело умирает? Любой из нас, кто был рядом с близким человеком, когда дух покинул тело, знает это внезапное, страшное, ужасающее ощущение отсутствия и разлуки. То, что до этого являлось живым языком, выражающим живого человека, даже если этот человек был лишь едва-едва жив – сейчас лежит безмолвно и неподвижно. И это не безмолвие или неподвижность медитации или тех моментов тесного общения в любви, когда язык тела в совершенстве выражает мысли и чувства.
У того, кто умер и начал новый путь, появляется новый язык тела, а разлука ощущается как абсолютная и окончательная. Нам остались воспоминания, сувениры, истории, сновидения, возможно, остатки духовного опыта. Все они ценны и значительны, но они обостряют ощущение разлуки, даже тогда, когда мы начинаем их выстраивать и упорядочивать.
Немыслимая, но слишком очевидная судьба старой, оставленной формы тела находится вне нашего контроля, ей занимаются погребальные и другие профессионалы. Все, чем сияло живое тело, все, что оно рассказывало о чуде живого человеческого существа, сейчас подлежит неотступному процессу превращения в материальность. Навсегда исчезли красота и чудо кожи, которая растягивается, дышит, краснеет, общается, пахнет и прикасается, которая эластично окутывает все то, что внутри нас. С исчезновением языка уникальная личность превращается в «какой-то объект».
Смерть подрывает все то, что придает жизни смысл. Если мы не в состоянии понять смерть, то наша жизнь не имеет смысла. Все то, что придется пережить тем, кто остался в живых, проявится в смерти и погребении Иисуса. Подробности крайне реалистичны – снятие с креста, присутствие матери и любимых учеников, Марии и Иоанна, ритуал положения тела в могилу и последний обряд омовения, который пришлось отложить по религиозным причинам. Все находится в стадии вакуума, избежать который невозможно. Все, что нам осталось делать – искать смысл, но как? Даже после Воскресения церковь не дала исчерпывающих объяснений смысла Креста. Самый поверхностный и наименее проясняющий суть ответ – «искупление»: человеческое жертвоприношение было необходимо Богу, чтобы искупить грех Адама. Это как просить бухгалтера оценить стоимость человеческой жизни.
Смысл смерти Иисуса сокрыт в причине отвержения Его обществом. Формально Исуса отвергли за богохульство. Однако, подумайте, что происходит, когда мы отказываемся от дара, потому что принятие нами этого дара потребовало бы от нас слишком серьезного преображения нашего мировозрения и нашего образа жизни? Обычно то, что мы отвергаем – это дар любви, слишком великой для нас. Мы с ней попросту не справляемся. Тогда сила отвержения и чистая свобода предложенного дара обращаются против дарителя. Отверженная любовь порождает ненависть.
Иисус согласился на отвержение, «он смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Флп 2:8), потому что его смерть раскроет полноценную природу дара, который Он предлагает. Он отказался верить в отвержение и в результате Его дар до сих пор в силе. Значит, Крест является не знаком божественного наказания, а знаком безграничного прощения. Отвергая дар, мы погружаемся в стыд, отрицание и чувство вины. Но что если мы увидим, что даритель не был уничтожен и не добивается мести? Полнота смысла дара принимает ясные очертания в новой плоти.
Пасхальный Тридиум: Великий четверг
«…Вы должны умывать ноги друг другу.» (Ин 13:1-15)
Вот мое Тело. Вот моя Кровь. Евхаристия имеет много смысловых измерений для христиан разных общин. Некоторые католики чувствуют дискомфорт, не участвуя в мессе ежедневно. Большинство не ходят на мессу каждый день, но им важно, что в любой момент где-то в мире месса служится. В католическом понимании, литургия является жертвой Иисуса на Кресте, которая вечно приносится для спасения мира. В церквях протестантских общин литургия служится реже или вообще может отсутствовать, рассматриваясь в качестве почтение памяти, а не как жертвоприношение. Лютер считал «папскую мессу» дьявольской. Можно понять его гнев, направленный на то, как литургия превращалась в прибыльный и магический товар, но, конечно, он преувеличил.
Мне не хотелось бы сейчас полемизировать насчет момента трансцендентного благоговения, возобновляющегося в пространстве ритуала и раскрывающего единство за гранью слов. Печально только, что для многих святость Евхаристии – произошедшей из Пасхальной трапезы, которую Иисус торжественно отмечал в последний вечер своей земной жизни – становится бессмысленной тратой времени. В моем опыте медитация – созерцательная практика – заново заполняет эту пустоту полнотой смысла, силой таинства. Святые Дары станут вехами на жизненном пути и заново наполнятся очарованием, если мы начнем наш внутренний путь. Это не магия, а чувство прямой связи с полнотой человеческого бытия, которое начинается в нашем сегодняшнем теле и завершается в теле преображенном. Происходящее в литургии – благоговение открытия полноты нашего «я» как микрокосма всей вселенской полноты. Именно это пробудило псалмиста однажды петь «Славлю Тебя, потому что я дивно устроен» (Пс 139:14).
Великие целители подобны космонавтам, исследующим внутренний космос, открывая и давая имена его бесконечно интегрированным системам, находящимся во все более и более тонких сетях взаимосвязей. Первые философы думали о космосе как о музыке. Тело, микрокосм Вселенной, больше похоже на эту музыку, чем на механическое устройство, к которому медицинская наука стремится свести его. Музыка — пища любви. Иисус говорил – вот, мое тело с его океанами и реками крови. Вот моя плоть – истинная пища, вот моя кровь – истинный напиток.
Великие истины вызывают к жизни свои противоположности, а великий свет — темные тени. Священный язык христианства – плоть, тело. Слово стало плотью. Иисус не дал нам теории. Он отдал нам свое тело. Как же тогда христианам удалось превратить тело во что-то греховное, а его чудесные галактические системы, такие как красота и сексуальность, во что-то зловещее? Но давайте не будем слишком долго оглядываться назад.
Возможно, кто-то из вас присоединится к нам онлайн в Бонневю, когда мы будем совершать Евхаристию. Пожалуйста, возьмите с собой свои вино и хлеб. Если не онлайн, сделайте это в конце Великого поста, когда вам будет удобно. Немного хлеба и вина — это все, что вам нужно. Когда вы примите их, позвольте вашему телу быть тем, чем сейчас является Его Тело. Это удивительная пища для нашего путешествия и тех открытий, котором мы совершаем, медитируя.
Великая среда
«…Учитель говорит: время Мое близко.» (Мф 26:14-25)
В сердце всех духовных традиций лежит мистический опыт основателя этой традиции. Именно этот опыт придает учению силу и постепенно пробуждает в последователях понимание того, что все они призваны к одному и тому же знанию и единению с Богом. Ни один подлинный духовный учитель, как и вообще никакой настоящий учитель, не станет сохранять свой опыт лишь для себя с целью доминирования над другими. На Тайной вечере Иисус сказал своим ученикам: «Я называю вас друзьями, потому что я поделился с вами всем, что узнал от своего Отца». Это их весьма встревожило. Ведь они предпочитали думать об Иисусе, как о неком начальнике, — вспомним, как Петр сказал «Никогда Ты не умоешь мне ноги», — а не как о друге. Даже если один знает больше, чем другой, друзья должны быть равны.
Сказать, что Иисус поделился с учениками всем, что знал, — в каком-то смысле будет не вполне правдой. Он действительно делился с ними своим опытом, но они не спешили расширять свои горизонты, чтобы принять этот дар. Быть учеником, учиться всегда довольно опасно: ведь новое знание меняет нас. Чем больше мы узнаем, тем более странным становится мир. Вы должны непрерывно адаптироваться к новому видению реальности, которое делает вас уязвимыми. Но то, что Он сказал, было правдой; Он знал, что со временем их сопротивление сойдет на нет. Тогда они или, по крайней мере, некоторые из них, наконец, поймут все, чему Он их так жаждал научить. Но Иисус оставил ученикам нечто, что можно было бы назвать депозитом, который будет активирован после того, как Он их оставит, и этот депозит, вернется к ним таким особым образом, что принесет с собой знание. Все, что им нужно — это узнать его.
Опыт, которым Он хотел поделиться, по своей природе предназначен для обмена, а не для обладания. Когда мы делимся опытом, мы переживаем трансформацию, и неважно, передаем мы этот опыт или получаем его. В обмене опытом различие между учителем и учеником стирается. Еврейская мистическая традиция выразила это в концепции «тиккун олам». Это понятие указывает на конкретные социальные и политические ситуации, которые в силу обстоятельств делают неизбежными человеческие страдания. Буквально это означает «исправление мира». Если мы научимся делиться всем, чему научились, это приведет к великому исцелению, исправляющему дисбаланс и грех, царящие в мире, — и переориентирует мир, сосредоточив его на Боге.
«Тиккун Олам» является примерно тем же, что и идеал бодхисаттвы в буддизме. Приверженцы этого пути посвящают все, что получили в результате духовной практики не себе самим, а облегчению страданий в мире. Св. Павел хорошо понимал эту сосредоточенность на других, когда взывал к Богу: «Влечет меня то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнее для вас.» (Фил. 1: 23-24). Подобных подход мы можем видеть и в суфизме: личность, исцелившаясь на пути любви, в уединении от окружающих, помогает достигать единства всем остальным.
Опыт знания, которым Иисус стремится делиться, не является чем-то, что мы добавляем к тому, что уже знаем. Это исцеляющий дар Иного. Когда толпа насмехалась над Иисусом на кресте: «Он спасал других, но не мог спасти себя!» — они неверно поняли происходящее, но уже были готовы учиться.
Великий вторник
«…После пойдешь за Мною.» (Ин 13:21-33, 36-38)
Раньше я часто проводил по нескольку дней за рулем по пути в Монте Оливето, главный монастырь моей монашеской конгрегации в Тоскане. Великолепная поездка по хорошим французским дорогам. Однако, когда я доезжал до итальянской границы, начиналась бесконечная череда тоннелей разной длины, слишком узких для современного движения, в которых многие водители вели себя неадекватно.
Движение сквозь тоннели было намного менее приятным, чем вся остальная поездка. Сперва тебя поглощает мрак, а потом тоннель тебя выталкивает прямо под ослепительные лучи солнца средиземного моря. Невозможно предсказать, каким будет каждый из тоннелей – некоторые длятся милями, другие всего лишь несколько сотен метров. Я вчера вспоминал про них, когда писал про трудный Год Пандемии, через который мы все еще пробиваемся.
Мы говорим о «кризисе», забывая про остальные кризисы, с которыми мы уже с трудом справлялись и до ковида, и которые нас все еще поджидают: климатические изменения, проблемы демократии и глобализации, кризисы смысла, которые лежат в основе всякой болезненной зависимости и всех видов системного насилия.
Возможно, вы подумаете – «ой, нет, не надо опять обо всем этом. Почему бы не рассказать что-то приятное про Пасху?». Я согласен – попробую. Однако, благая пасхальная весть не войдет в нашу жизнь, если мы не поймем, через какие тоннели нашего сознания мы проходим в данный момент. Воскресение следует только после смерти – оно не является успокоительным средством, избавляющим нас от боли умирания.
Говорить, что Распятие – точка кризиса в жизни Иисуса, было бы абсурдным преуменьшением. Смерть – это не только кризис. С одной из точек зрения смерть является концом. Не важно, какова наша вера, каковы надежды, смертный конец имеет все признаки необратимости. Спросите любого верующего человека, потерявшего кого-то из близких. Это совершенно неописуемый опыт, который Гамлет называл «неоткрытой страной, откуда ни один путешественник не возвращается». Как мы можем достоверно рассказывать о месте, которое мы еще не посещали?
Кризис может вызвать депрессию. Но смерть – больше чем кризис. Возможно, это звучит странно, но легче найти надежду в опыте смерти, чем в столкновении с кризисом. Ведь в мрачном тоннеле смерти гибнут также и созданные нами образы всего того, на что мы надеялись. Истинная надежда рождается только в смерти наших надежд. Нам на самом деле очень трудно распознать истинную надежду, когда она появляется, так же как ученики не узнали воскресшего Иисуса, когда тот вернулся и предстал перед ними в своей новой форме. По понятным причинам они сдались — либо сбежали либо возвратились к своим рыболовным сетям. Надежда появляется только после того, как все иллюзорные надежды исчерпаны, и все попытки отрицать реальности потерпели крах. Настоящая надежда является частью воскресения – свет после тьмы, жизнь после смерти.
Мистический термин для этого феномена называется «темная ночь». Как и тоннели на трассе, темная ночь непроницаема. Не видно ничего за пределом тоннеля, и постоянные погружения и выходы из тоннелей истощают нашу веру и то, что мы считали собственной способностью к надежде.
«Боже Мой, Боже Мой! Почему Ты Меня оставил?» Это черта необратимости, но и одновременно переломная точка в пути.
Великий понедельник
«Мария же, взяв фунт нардового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла волосами своими ноги Его.»
(Ин 12:1-11)
Иногда я не очень наблюдателен. Только вчера, как обычно поднимаясь по узкой тропинке от аббатства к амбару в Бонневю, я осознал нечто новое. Эта тропа формировалась постепенно на протяжении долгого времени, в любую погоду, под давлением множества ног, ступающих по ней по несколько раз в день.
Общаясь с молодежью из нашей общины, я задумался о том, как объяснить им значение слова «традиция». Конечно, я мог бы сказать, что слово «традиция» происходит от латинского слова «trado», что означает «передавать», «дарить»: это может быть как передача некого мудрого прозрения или просто какого-нибудь образца поведения. Но такие объяснения могут показаться несколько холодными, потому что никак не касаются нашего чувства принадлежности к традиции: мы «существуем» в этой непрерывной передаче опыта, в его жажде. Идея, что мы просто выбираем нашу традицию из широкого спектра предложений, далеко не так интересна и глубока. Огромное облегчение узнать, что мы уже давно пребываем в ней.
Когда я увидел эту небольшую тропинку, поднимающуюся вверх по холму, прорезанную сквозь заросли травы, день за днем, неосознанно и верно, я почувствовал огромное облегчение. Я надеюсь, что мы никогда не станем окультуривать эту маленькую дорожку, укладывая гравий, хотя она и может быть скользкой в сырую погоду, и мы всегда рискуем принести куски земли обратно в дом. Именно так формируются традиции.
Когда на одном из наших ретритов я общался с молодыми людьми с разных континентов, мне показалось, что насущной необходимостью нашей фрагментированной эпохи является принадлежность к тем путям, которые мы унаследовали, и которые мы помогаем поддерживать и формировать далее. Важно обрести себя в целостности на этих путях. Один из них – это общий путь духовной практики, глубинного саморазвития. Также есть путь взаимодействия культур и взаимного понимания друг друга. Еще один – путь защиты нашего общего дома и сострадательной заботы о тех, кого Библия называет «анавим», о бедных, угнетенных и маргинальных. Но другая сторона этого пути также относится и к нищете духа, которую мы переживаем в медитации. У всех важных терминов религиозной мысли всегда есть две стороны. Например, думая о слове «джихад», которое чаще всего используют для обозначения внешнего конфликта, важно не упускать глубинное значение — внутреннее чувство самообладания.
Если тропинка образуется естественным образом, у нее всегда есть две стороны, сформированные парами ног. Точно также и традиция формируется через баланс внешних и внутренних смыслов. И тогда узкая маленькая тропинка становится великой традицией. Она становится нашей собственной, когда мы видим, что принадлежим к ней и участвуем в ее создании.
То, что мы находим ежедневно в движении вверх и вниз по пути, никогда не перестает радовать и обогащать нас. Кантату Баха я слушаю, если есть время, по утрам. Или историю из сегодняшнего евангельского чтения. Любовь Марии к Иисусу безмолвно изливается, когда она смазывает его ноги драгоценным маслом. Нард снимает стресс и беспокойство. Когда она наносит масло на Его ноги, ее слезы падают, и она вытирает их волосами. Это наиболее интимное физическое описание Иисуса, который прошел сквозь традицию — прошел по пути, которым Он сам стал и по которому мы все еще идем.
«…И дом наполнился благоуханием от мира» (Ин 12:3) Не только дом, но и время.
Вербное воскресенье
«Многие же постилали одежды свои по дороге; а другие резали ветви с дерев и постилали по дороге.» (Mk 11:1-10)
Когда приблизились к Иерусалиму, к Виффагии и Вифании, к горе Елеонской, Иисус посылает двух из учеников Своих и говорит им: пойдите в селение, которое прямо перед вами; входя в него, тотчас найдете привязанного молодого осла, на которого никто из людей не садился; отвязав его, приведите. И если кто скажет вам: что вы это делаете? — отвечайте, что он надобен Господу; и тотчас пошлет его сюда.
В нашей общине мы начинаем Пасхальный ретрит в четверг, когда объединяются два потока времени – обыденного и священного. Это похоже на Встречу Вод в Амазонке, где Риу-Негру и Солимойнс несколько миль текут бок о бок, в одном канале, перед тем, как слиться. Но реальный сдвиг наченается именно в Вербное воскресенье, в самом начале Страстной Недели. После того, как Иисус въезжает в Иерусалим, сидя на ослике, и Его приветствует толпа, мы начинаем нестись в быстром потоке пасхальных мистерий. Все четыре Евангелия указывают на символическое значение этого триумфального входа, который предшествовал оставленности и поражению Креста.
В письменной версии этой истории явно проступает устное предание. Некоторых деталей мы не понимаем и можем почувствовать себя исключенными из круга участников истории. Мы нечаянно услышим разговор между людьми, которые находятся в общем пространстве символических подробностей и ощущений, которые нам кажутся чужими. И на самом деле это хорошо, что мы чувствуем себя некомфортно, потому что мы попали в новую для нас страну. Однажды я приземлился в аэропорту г. Дели и увидел группу американских туристов, пребывавших в тотальном шоке от столкновения с индийской культурной средой и пространством. Когда мы вышли из терминала, я заметил, что одна из женщин впала в состояние полной разбитости. Пока их группа ждала возвращения гида и прибытия автобуса, ее окружили навязчивые торговцы и искалеченные нищие, которые хватались за нее руками. Спустя некоторое время она не выдержала и убежала обратно в аэропорт, объявив, что срочно летит домой. Для нее еще не настал момент встречи с Матерью Индией.
Страстная неделя – это миг нашего прибытия в Традицию. Странное ощущение, которое мы испытываем, само по себе является частью преображающего процесса пасхальной тайны. Мы приобщаемся к истории, семье, процессу передачи опыта, по отношению к которым мы, возможно, чувствуем себя чужими, посторонними. Подождите, пока вернется ваш гид и позвольте глубинному воображению и интуиции взаимодействовать с обыденным сознанием, и чувство отчуждения превратится в чувство открытия, в новое измерение «пребывания дома».
Если мы начнем входить в традицию таким путем, Страстная неделя усилит наше ощущение причастности. На английском это называется «belonging». Очень интересное слово, сочетающее «быть» и «тоска». Пасха болезненным и одновременно радостным способом выявляет нашу самую сильную и самоопределяющую тоску. И она призывает нас к опыту бытия, в странной, но сокровенной, целостности.
Почему важно то, как Иисус описывает свой способ входа в Иерусалим? Для первого поколения христиан это символизировало Царя библейской традиции, входящего в собственный город, в собственный дом, способом, которым мог пользоваться лишь царь. «Не бойся, дщерь Сионова! Царь твой грядет, сидя на молодом осле.» (Ин 12:15). «Многие же постилали одежды свои по дороге; а другие резали ветви с дерев и постилали по дороге. И предшествовавшие и сопровождавшие восклицали: осанна! благословен Грядущий во имя Господне! благословенно грядущее во имя Господа царство отца нашего Давида!»
Но мы не подслушиваем эту историю. Мы знаем даже больше, чем они. Иисус не был национальным героем-спасителем, обещавшим прогнать власть оккупантов. Он показал всему человечеству в целом, что мы все тоскуем по одному и тому же. Нас всех наполняет чистый опыт бытия. Мы все причастны к этому Бытию. Все — как Одно целое.
Перевод:
Жозефина фон Зитцевитц, Захарова Мария
Дорогие читатели, большая просьба: при публикации наших материалов указывайте ссылку на источник: wccm.ru. Заранее благодарим Вас!
Рассылка новостей
Подпишитесь на ежедневную рассылку великопостных размышлений